Когда человек рождался, наряду с регистрацией факта его рождения (о чем выдавалось «свидетельство о рождении») в так называемом Отделе записей гражданского состояния (ЗАГСе), в милиции и в жилконторе по месту проживания родителей регистрировалось его право (собственно, и обязанность) проживать по определенному адресу. Таким образом, прописку по месту прописки родителей дети получали автоматически. В 16 лет гражданину выдавали паспорт, где органы милиции ставили специальный штамп о прописке.

Поликлиника, детский сад, школа — все это было доступно только по месту прописки. Здесь же, в жилконторе, в голодные годы получали карточки на продовольствие.

Главное же благо, которое гарантировала прописка, это отведенная человеку жилплощадь, см. очерк о жилище в СССР.

Прописка привязывала гражданина к определенному населенному пункту. Переехать из одной квартиры в другую, в другом районе того же города, было вполне возможно: в таком случае в паспорте ставился штамп о выписке с одного адреса и прописке по другому адресу.

Но вот переехать по собственной инициативе в другой город, чтобы там жить и работать, обычному советскому гражданину было затруднительно. Без прописки на новом месте его просто не взяли бы на работу. А получить прописку в другом городе можно было почти исключительно по ходатайству с места работы.

Прописку в более благополучном месте предоставляли только тем, кто оказался нужным государству. Либо тебя вызывали специальным приглашением на работу, либо ты сам вербовался на тяжелую черную работу в ужасных условиях, будучи готов годами жить в бараке или общежитии. Отработав так некоторое число лет (имея в этот период временную прописку), ты заслуживал право остаться здесь навсегда. Ленинград был одним из таких городов с относительно улучшенным снабжением, на фоне всеобщей нищеты в провинциальных городах и в деревне.

Поскольку семейные узы были одним из оснований для получения прописки и сопутствующего права на жилплощадь (по месту проживания супруга, например), жизненные стратегии выстраивались соответственно, с оглядкой на прописку и жилплощадь. Например, молодой человек, оканчивавший институт, рисковал попасть бог знает в какой медвежий угол «по распределению»: государство гарантировало трудоустройство, но в оплату за бесплатное профессиональное образование назначало место работы. Молодой человек спешно женился на ленинградке, чтобы получить дополнительный аргумент в пользу «распределения» в Ленинграде. Были распространены и фиктивные браки.

Из того места, где ты прописан, никто не имел права тебя выгнать. Но вот если к тебе приходили гости, то отсутствие у них прописки в этой квартире могло стать аргументом для недовольных этим визитом коммунальных соседей: после 23 часов «посторонние лица», которые здесь не прописаны, как считалось, не имели права здесь находиться.

Photograph: This page from an internal Russian passport confirms that the bearer of this document can legally reside at the indicated address.

Soviet power designed many effective methods of controlling the lives of citizens. One of the most important, the residency permit (propiska), appeared initially as a means of recording where people were living. Later, after the introduction of the internal passport in 1932, it became an instrument for extending or denying permission to live in any given place.

At birth, alongside the birth certificate filed in the Civil Registry Department (ZAGS), both the police and the local housing authority where the parents lived registered the child's right (in fact, his obligation) to reside at a specific address. In this way, children automatically received a residency permit. When the child was issued a passport, at age 16, that document included a residency stamp from the police.

Access to medical care, daycare, and school was determined by place of residence. In the years of famine, ration cards were issued at the housing authority.

The main benefit guaranteed by the residency permit was a place to live (see the essay on Housing in the USSR).

The permit tied the citizen to a specific town or city. It was possible to move from one apartment to another one in a different part of the same city; in that case, the passport was amended accordingly.

It was, however, problematic for ordinary Soviet citizens to move on their own initiative to a different city in order to live and work there. Without a residency permit in the new place an individual would simply not be hired. And getting a residency permit in a new city was all but impossible without the active involvement of the workplace.

The possibility of moving, with a permit, to a more desirable place was given only to individuals who were needed by the government. Either you were recruited by a job, or you yourself signed up for heavy unskilled labor under awful conditions with the understanding that you would spend years in a barrack or dormitory. After living in that fashion for a number of years (all that time under a temporary permit) you earned the right to stay permanently. Leningrad was one of the cities that, in contrast to the general poverty in provincial cities and rural areas, was favored by "enhanced supply."

Since family ties were one of the reasons for getting a residency permit (you could, for example, move in with a spouse), people designed their life strategies accordingly. A college graduate risked winding up in the middle of nowhere through the system of "job assignments": in return for free professional education, the government assigned the graduate a job. A young man, for example, would hurry to marry a Leningrad girl to have in his arsenal an additional argument for getting assigned work in that city. Fictive marriages were common on this account.

Nobody had the right to evict you from your official place of residence. But if you had guests, the fact that they did not have a permit for your apartment could provoke a visit from angry co-tenants: after 11 PM, "unconnected individuals" did not have the right to remain there.